Границы становятся зыбкими, мир вещей драмы сливается с лежащим вне его внешним миром». (Запомним это наблюдение о широкой открытости у Чехова мира вещей по отношению к реальной предметно-природной окружающей среде, которую этот мир вещей и представляет в пьесе. Поиски воплощения именно так понятой открытости сценического мира вещей к той реальной жизненной среде, которая находится как бы за пределами сцены, будут характерны для первого этапа театрального освоения чеховской драматургии - для оформления спектаклей Московского Художественного театра.)

Продолжая сопоставление того нового, что внес Чехов, с творческими принципами его великих предшественников, Чудаков пишет о том, что если в переломные моменты жизни духа героев у Достоевского, в философских размышлениях героев у Толстого «предметный мир или исключается совсем, или отходит в тень», то «у Чехова вещный мир - всегда в «светлом поле сознания» читателя. Внимание повествователя равно распространяется между жизнью духа и той вещной обстановкой, в которой она протекает». «Условность, выработанная в предшествующей литературе, когда ради целей более высоких герой на время «вынимается» из вещного мира, Чеховым отвергается».

Об этом же пишет и другой исследователь, А. Б. Есин. Он пишет, что cравнивая типы психологизма у Л. Н. Толстого и у А. П. Чехова, он отмечает, что если у Толстого внутренние монологи героев выключены из течения событий и «герои в этот момент находятся как бы вне пространства и времени», то у Чехова «художественное и реальное время максимально приближено друг к другу, в результате чего создается ощущение большего правдоподобия, естественности».