«Прозоровы этого спектакля,- отмечала Шах-Азизова,- живут в крепком доме с высокими стенами, где нет ни дверей, ни окон, и даже свет здесь не дневной, а рассеянный, тускловатый. В последнем акте, когда действие должно происходить в саду, режиссер не позволяет ошибиться - сада здесь нет; этим людям не дано выйти на природу, на волю. В финале на сцену выбежит Андрей и будет гонять большой детский мяч. Мяч ударится в стены, но ни отлететь, ни откатиться не может: клетка есть клетка, тюрьма есть тюрьма».

Однако такого рода ассоциации были по отношению к работе художников все же (и в том, и в другом случае) несколько произвольными. Критики исходили лишь из замкнутости (дощатыми стенами) формы сценической среды, но совершенно упускали из виду главное - само художественное качество этой среды. А она была и у Боровского, и у Китаєва прежде всего удивительно красивой, наполненной духовным содержанием. Притом, хотя оба художника и пользовались вроде бы одинаковой фактурой, сценическая среда в каждом спектакле заметно отличалась. И прежде всего тем, что если Боровский создавал среду архитектурно-графическую, то Китаев - живописную по преимуществу. Про развал схождение вы можете узнать тут.

В соответствии с замыслом режиссера (« декорации должны быть старыми, подточенными временем, но в то же время красивыми, вызывающими иллюзии. И пусть это будет замкнутый мир, куда не проникает жизнь »), Боровский передавал смешанное ощущение духовной чистоты и острого драматизма этой среды обитания чеховских героинь. Ощущение чистоты - в том, что образующие пространство этой среды дощатые плоскости выкрашены белым, они удивительно красивы, благородны по пропорциям (точно соответствующим пропорциям архитектуры русского усадебного ампира), наконец, сама их фактура кажется удивительно многообразной и богатой по своей выразительности - благодаря игре горизонтально-вертикальных ритмов кладки досок в разных частях стен, игре, дополненной живыми вставками, врезками прямоугольников окон и дверей.