На первоначальных набросках можно почувствовать и явную перекличку с неосуществленным макетом художника к шекспировскому «Гамлету» 148 - как и в «Гамлете», здесь ищется форма своеобразного туннеля, только теперь, в отличие от того макета, туннеля, наглухо замкнутого со всех сторон. Эта перекличка не случайна. В известной степени она обусловлена самой пьесой: многие исследователи Чехова называют Иванова «русским Гамлетом» и отмечают в творчестве писателя так или иначе претворенные шекспировские мотивы.

Тремя плоскостями из грубой мешковины, прописанной серебристыми тонами. На полу, в углах, у задней стены, разбросано сено. Отдельные его былинки застряли и на мешковине. Это пространство уже до начала действия лишено жизни, оно - образ мертвенной пустоты. Над сценой невесомым «облаком» парит дымчатая газовая завеса (также прописанная серебристыми тонами), она вызывает ассоциацию с траурным саваном. «Главная идея,- объясняет свое решение сам художник,- это пустое пространство, ощущение пустоты, могильности». Отвечая далее на вопрос о том, как ему видится использование газового «облака» в процессе сценического действия, он пишет: «Думаю, что к моменту выстрела сцена будет пустая и газ плавно всех накроет, облепит, затушует. Всему конец. Необходима пустая сцена вначале и в конце».

Ощущение кладбищенской среды передавалось также и через пластические формы, которые художник придавал предметам обстановки. Все они были облачены в однотонные чехлы из той же мешковины, что обступала с трех сторон сценическое пространство, и таким образом унифицированы. В результате их бытовой облик деформировался и они ассоциировались с могильными камнями или плитами. Среди этих уже умерших вещей возникали, расчехляясь полностью или в какой-то части, отдельные, необходимые по действию живые предметы - в атмосфере общего окаменения они казались ожившими лишь временно и даже противоестественно.