«Вот когда мы впервые играли Чехова,- говорил Немирович-Данченко в первой беседе с участниками спектакля,- мы все, в сущности говоря, были „чеховскими": мы Чехова в себе носили, дышали с ним одними и теми же волнениями, заботами, думами. Поэтому довольно легко было найти ту особую атмосферу, которая составляет главную прелесть чеховского спектакля. Многое приходило само собой и само собой разумелось. Теперь же, вновь обращаясь к Чехову, нам во многом приходилось опираться только на наше искусство».

Подчеркнутые нами слова в полной мере относились и к работе художника: они определяли самую сущность созданных им декораций, их эмоциональное романтическое настроение и поэтическую обобщенность. Однако такое решение сценической среды сложилось в процессе преодоления симовской традиции оформления этой чеховской пьесы. Подробно об этом очень непростом процессе рассказывал один из участников постановки, в те годы заведующий постановочной частью МХАТа И. Я. Гремиславский (его воспоминания «К истории постановки „Трех сестер" в 1939-1940 годах» печатаются в Приложении). Здесь же приведем еще одно - уже документальное - свидетельство того, как в ходе беседы Немировича-Данченко с исполнителями (среди которых был и Дмитриев) вырабатывался новый подход к решению пьесы в целом, и ее оформления в частности. Рекомендуем вам посетить завод рти.

Исходными для размышлений режиссера, актеров и даже самого Дмитриева о том, каким быть дому Прозоровых в новом спектакле, оставались декорации Симова к постановке 1901 года: о них вспоминали с любовью и тут же подвергали сомнению: столь ли уж хороши они были в действительности, а затем снова говорили, как в них было удобно и уютно существовать актерам. Этот разговор о декорационном облике будущего спектакля Немирович-Данченко начал с заявления о том, что «Дмитриев может очень сильно повернуть наши привычные представления о доме Прозоровых. Вообще огромную роль должен сыграть в этом спектакле Дмитриев.