«Глубокоуважаемый» шкаф - явно случаен, явно чужероден здесь, явно вне стиля, словно взят вообще из другого помещения. Но главное заключается в том, что и эти последние остатки обстановки находятся только по видимости в замкнутом интерьерном пространстве. На самом деле стены (выгороженные планировочно в точном соответствии с реальным планом комнаты) написаны так, что кажутся бесплотными, тающими, обнажающими уходящую отсюда жизнь, наконец, ассоциирующимися с блеклой голубизной неба. Белое цветение сада, изображенное вроде бы за окном (причем с еще большим, нежели у Симова, явно намеренным несоответствием той бытовой правде жизни, о которой шла речь в I главе) и поддержанное невесомой белизной легких прозрачных занавесок,- это белое цветение колористически вписано в общую холодную голубизну стен и звучит внебытово, как выражение основной темы сценического действия.

И в «Дяде Ване» внутренний поэтический смысл пьесы удалось в полной мере передать только в одной декорации - к III акту. Она решалась на остром, экспрессивном контрасте. С одной стороны, пустынный, лишенный жизни зал, с уже появившимися трещинами на стенах и дощатым полом, с зачехленной, словно обезличенной мебелью и люстрой. С другой - горящая осенним багрянцем природа, полыхающая за пределами этого мертвенного зала последним, прощальным «пожаром страсти». Отсюда, из этой природы, и букет темно-красных цветов. «Окропив» безжизненную поверхность чехла рояля, они как бы вносят в интерьер яркую вспышку осенней красоты, которая тоже вот-вот погаснет, опадет, но сейчас звучит мощным эмоциональным аккордом в этой мертвенной среде. Здесь проявилось стремление Дмитриева создавать (говоря его же словами, которыми он характеризовал самое ценное в оформлении «Бесов» М. В. Добужинским,- его психологизм) «лаконичные, но часто до нестерпимости яркие образы вкрапленные внутрь спектакля» и выводящие декорацию «в круг главных исполнителей».