Как и дерево, она не может быть плодотворной без корней, уходящих в прошлое. Гибель вишневого сада как символа целого уклада жизни для Боровского была вызвана трагедией обрубания корней многовековой культуры надвигающейся на чеховских персонажей буржуазной эпохой. Отсюда пластическим образом спектакля стали вишневые деревья, как бы подрубленные снизу, лишенные корней и выстроившиеся на сценическом полу тесной, жмущейся друг к другу группкой. Их природная форма обусловила и конструкцию декорационной установки: внизу - сад, наверху - дом. Сад обозначали забеленные стволы (своими трагически изогнутыми силуэтами напоминавшие женские фигуры). Между стволами во втором акте прогуливались чеховские персонажи, качались на качелях, объяснялись в любви. Узнайте про теле2 тарифы безлимитные звонки на сайте нашего партнера.

Дом (точнее его комнаты со всей обстановкой) располагался на разросшейся еще в пору былой силы вишневого сада его «кроне». Таким образом, как бы материализовалась литературная метафора - «дворянское гнездо». Соединяя в единой композиции и дом, и сад, Боровский выражал тем самым существенную и главную особенность русского усадебного уклада жизни - его естественную слитность с природой: столы, шкаф, люстры, картины расположились как бы на ветвях этого «дерева». В первом акте все предметы были закрыты белыми чехлами, что оправдывалось бытовой ситуацией (хозяева долго отсутствовали, их мебелью никто не пользовался, на картины никто не смотрел) и вместе с тем рождало многозначные образные ассоциации: одновременно и с цветущим «белой пеной» вишневым деревом, и с темой савана, и с темой дома, уже с самого начала приготовленного для продажи и лишь на очень короткий отрезок сценического действия в последний раз оживающего накануне своего конца. Конец же его был обозначен тем, что исчезала вся обстановка и на голых, облетевших осенних ветвях, словно окутанных серым холодным туманом, раскачивались покосившиеся пустые рамы, и на самой вершине нелепо застряла открытая всем ветрам пустая домашняя эстрадка с забытым на ней одиноким пюпитром - на этой эстрадке в III акте играл оркестрик, а теперь она неожиданно напомнила заброшенные подмостки треплевского театрика из «Чайки».