Для одних персонажей станок совершенно нейтрален и используется как сугубо служебное сооружение: на нем буднично распивают чай, на него грубо ступают сапогом, ставят граммофон, чемоданы, коробки, не замечая его истинного высокого смысла и даже не подозревая о нем. Для других же он, действительно, священный алтарь и символ веры. В первом случае вокруг него естественно и органично разворачивалась обыденная сценическая жизнь чеховских персонажей, и тогда световое кольцо работало лишь отдельными прожекторами, сугубо функционально освещая актеров. Когда же оно загоралось сотнями огней, это были те моменты, в которые и станок-алтарь, становясь центром магического светового круга, обретал свой исповедальный смысл. Эти моменты спектакля являлись его поэтической кульминацией. Фильтры картриджного типа для вас недорого.

Такая способность станка и светового кольца работать в двух - будничном и поэтически-возвышенном - планах, переходить от одного к другому органично и мгновенно, и обеспечивала возможность сосуществования предложенного Блумбергсом сценического решения с поэтикой пьесы. Разумеется, блумбергсовские поэтические символы вырастали из совершенно иной (нежели у Чехова) «почвы» - они были очищены от быта, от живой природы (у Чехова чайка это и символ, и одновременно убитая Тригориным птица, колдовское озеро - поэтический образ и усадебный водоем, место для рыбной ловли). Чеховскую пьесу латышский художник прочитал как бы сквозь призму ибсеновской поэтики с ее принципом устремленности действия к центральному герою. Однако вхождение в спектакль этих, казалось бы, чужеродных стилистике чеховской пьесы символов не воспринималось как нечто противоестественное. Напротив, оно открывало какие-то неведомые ранее новые возможности сценической интерпретации пьесы.